27/11/2023
100 лет назад родился Зиновий Иосифович Красовицкий...
Андрей Сницарь. Памяти Учителя.
Человек пришёл с войны, в 22 года лишившись ноги. Превозмог, удержался, выстоял. И не просто жил. Закончил мединститут. Стал лучшим в области врачом, первым кандидатом наук, первым доктором наук (практическим!), членом правления Всесоюзного общества инфекционистов, профессором, депутатом и т. д. и т. п. Перечень его достижений занимает четыре страницы, и почти везде мелькает «одним из первых в СССР, первым в УССР». Лучшее инфекционное отделение Союза! Серебряный лауреат премии ВДНХ! И это в условиях небольшого провинциального городка.
Жизнь свела меня с Зиновием Иосифовичем в 1986 году, когда ему было 63. Но тем прозрачнее стала его житейская мудрость, выкристаллизованнее талант врача.
И в этом возрасте, с таким физическим недостатком он первым в Украине (вторым в СССР) открывает отделение гипербарической оксигенации в клинике инфекционных болезней, куда меня взяли на ставку. Выводит два инфекционных отделения из структуры 1-й городской больницы (тесно ему было) и создаёт областную инфекционную больницу, формируя её инфраструктуру – транспорт, питание, лаборатория, строительство административного корпуса. И не просто больницу, а Центр по инфектологии и медико-биологическим проблемам в экологии и, как всегда, школу передового опыта. В его структуре – поликлиника с приёмом психотерапевта (кто тогда, в условиях перестройки, думал о психологической реабилитации инфекционных больных?), врачей нетрадиционных и биоинформационных методов диагностики и лечения (это и сейчас многим кажется шарлатанством); отдел, занимающийся производством амниоцена и лактоцена – биостимуляторов из плаценты, и из неё же – активных препаратов для ветеринарии, повышающих опоросы и надои (зачем ему ветеринария?); аптека; экологический отдел, проверяющий экочистоту земель, собирающий и выращивающий лекарственные травы, в те тяжёлые времена представляющие существенное подспорье для наших больных, изготавливающий «СумАТру» – «Сумские ароматические травы»; врачебно-инженерная лаборатория, оснащённая электронными микроскопами… Приобретает в Риге 30 аппаратов для производства гипохлорита натрия, борется за его внедрение в инфектологии, хирургии и дезинфекционном деле, «пробивает» регистрацию в Киеве. И всё это в условиях перестройки, рушащихся связей, закрытия границ и тотального безденежья.
Как председатель постоянной депутатской комиссии по здравоохранению и социальному обеспечению, активно способствует открытию в 1992 году медицинского факультета СумГУ, в 1996-ом на базе больницы организует кафедру инфекционных болезней и становится её первым заведующим.
И всё это совмещает с постоянной лечебной практикой. Он никогда не был «свадебным генералом». Мы звали его постоянно – к тяжёлым, неясным больным, приходили со своими вопросами и нуждами. И он в конце рабочего дня, тяжело опираясь на костыли, поднимается вверх по лестницам, не признавая лифтов (да их зачастую и не было). И всегда находил какую-то идею – диагностическую ли, лечебную – и, что не менее важно, утешительное слово. Не только для пациентов (после разговора с ним больным действительно становилось легче), но и для нас, врачей. После осмотра с ним тяжёлого, например ракового, больного, после его убеждающих слов, бесконечной веры во взгляде загоралась надежда и в нас, померкших от каждодневного созерцания медленного угасания, и мы начинали верить! Вдруг случится чудо… Этим определяется настоящий врач.
Я не оговорился насчёт раковых больных. Будучи инфекционистом, он лечил всё. К нему шли с болезнями, на первый взгляд абсолютно далёкими от специальности, шли с последней надеждой, истоптав пороги и столичных клиник. Обращался больной с ихтиозом откуда-нибудь из Симферополя – случайный попутчик при поездке на отдых; дальняя родственница (чья-то) из Москвы, которой поставили безнадёжный диагноз… По-моему, кто-то когда-то у нас даже рожал. Зная Красовицкого, этому не удивлялись.
Никогда у него не было слова «нет» для больных – страждущий всегда уходил окрылённым. Иногда он говорил: «Андрюша, давай посоветуемся. Как ты думаешь?..» Что я мог ему посоветовать?! Теперь я понимаю, какой аванс, какой воспитательный, учебный смысл скрывался в этой фразе. И сейчас наша больница – часто последняя инстанция для больных области, не всегда «профильных». Может, кто-то это осуждает: лезете не в своё дело, врач должен быть глубоким специалистом, нельзя объять необъятное… Зиновий Иосифович по этому поводу повторял фразу Ганса Селье: «…Нам всегда будут нужны в клинической медицине врачи широкого профиля, которые смогут взглянуть на больного как на единое целое и, как минимум, решить, к какому специалисту его нужно направить». Я приведу другую фразу Селье о специалисте-физике, сконструировавшем электронный микроскоп с огромным увеличением: «Подумать только, этот гениальный человек употребляет весь свой громадный интеллект и знания для того, чтобы сконструировать инструмент, который уменьшит поле его зрения в два миллиона раз!»
Красовицкий всегда был широким. И в работе, и в удовольствии. Нас иногда раздражали бесконечные назойливые посетители по «социальным» вопросам: кому-то он помогал с пенсией, кому-то выбивал квартиру, писал ходатайства, справки… «Дайте же ему отдохнуть!» – просили мы. Он нас мягко отстранял и продолжал. И дело было не в депутатстве. Выписывающийся больной получал вдруг какие-то льготы, а ухаживающая за менингитным ребёнком мать оставалась у него работать санитаркой, потом заочно заканчивала медучилище и становилась медсестрой, забыв свою прежнюю работу на фарфоровом заводе, где, к слову, тогда неплохо платили. Такова была сила примера, увлекающая сила убеждения и служения, яркость таланта.
Ну а в жизни… «Монахом я никогда не был», – говаривал Зиновий Иосифович. Редко что-то категорически запрещал больному. Но если запрещал, то человек «завязывал» навсегда – ведь сказал Красовицкий. Популярность его в народе была широчайшей. Помню диалог, услышанный на остановке:
– …в больнице Красовицкого.
– А кто это?
– Как?! Болезнь Боткина знаешь?
– Ну?..
– Так это ж он придумал!
Тост лучше него не мог сказать никто. И даже когда мы приходили поздравить его с днём рождения или с 9 Мая, он в «алаверды» всё перекручивал по-своему – и виноваты в торжестве оказывались или женщины, или однополчане, или «дружный коллектив инфекционной больницы». Мог пропустить рюмку. А в хорошей компании друзей, например, когда, истосковавшись, приехал из Германии на 60-летие Победы, дочь Оля начинала за него волноваться, потому что «половинку» он пить не мог и в свои 82 не отставал. Но никогда я его пьяным не видел, да и невозможно это себе представить.
Женщины играли особую роль в его жизни – роль источника непреходящей красоты жизни: «Женщина длинная, как степь…». Утверждал, что он – «дамский угодник», причём никаким прошедшим временем и не пахло! К нему применима фраза Раневской, которая мечтательно-радостная вышла из кабинета знаменитого Вотчала, и подруга бросилась к ней с вопросом: «Какой диагноз? Что он тебе сказал?» – а она ответила: «А я и не слышала. Я им любовалась». В Красовицкого действительно влюблялись, надевали к обходу лучшее бельё, а ординаторы тихонько уходили из палаты, если сбор анамнеза и осмотр у одной из кроватей задерживался. И это – на фоне его одной-единственной, на всю жизнь, любви к родной Маре, Мариам Семёновне, шестидесятилетие совместной жизни с которой они отпраздновали 14 марта 2006 года. Они были крепкой опорой друг другу всю жизнь, богатую радостями и горем (причём таким, что многим и не снилось – об этом написано в мемуарах). Сейчас они напоминают «Старосветских помещиков» Гоголя – так трогательно заботятся и ворчат, чувствуют движение души другого. Им не надо говорить. Это молчание дорогого стоит.
Скромности был необычайной. Бескорыстен. Мысль о том, чтобы дать ему взятку, была дикой и нелепой. Непритязателен. Обеденных перерывов не было, ел на ходу, обычно хлеб с салом. (Я привёз ему в Кёльн пласт пахучего украинского сала «с проростью». Какой был восторг: «Немецкое не пахнет!»). Дверь в кабинет не закрывал. Быт никогда не был для него главным, он, по-моему, даже тяготился его устроенностью в Германии и, уж точно, тяготился дефицитом общения.
Я помню, как первый раз пришёл в его квартиру. Он тогда жил в старом доме в начале проспекта, построенном пленными немцами. Знаменитый доктор с обширнейшей практикой – а я увидел… стены с неказистым трафаретом, никакой роскоши, из обстановки – лишь самое необходимое и книги, книги… На столе (стол всегда и везде был завален, и он с поразительным чутьём находил в этом ворохе нужную бумажку), на кровати и даже на полу. И он – в майке, всегда что-то пишущий, отмечающий, с недоуменно-вопросительным взглядом поднятой головы. Рядом – остывший чай и надкушенный бутерброд. Он и мемуары написал, потому что без дела сидеть не мог. Поэтому же учил немецкий язык («Андрюша, поздравь меня – у меня уже твёрдая двойка!»). Самоирония, юмор были присущи ему всегда.
А как он смеялся! Этот заразительный смех – от души! – стоит в ушах. Так смеяться может только честный, открытый, свободный человек. Его приводил в восторг вид здорового ребёнка («какая у него бархатистая кожица!»), красивой женщины и вообще человека, восторгался он удачной фразой, стихотворной строчкой любимого Гёте или Гамзатова. Ему был дан талант писательства, стиля, фразы. Когда его выбрали в «Золотую десятку» сумчан, оставивших след в культурной жизни региона, я со сцены зачитывал его благодарность, приправленную мягким неповторимым юмором, переданную по Интернету из Германии (в 82 он Интернет освоил!). В зале раздался смех и аплодисменты - люди услышали родные уху интонации Красовицкого. В непосредственности выражаемых чувств и любви к жизни он остаётся ребёнком – не зря дети охотно идут к нему.
«Бог бережёт Вас» – это фраза вызванного из Киева кардиолога, когда Красовицкий лежал с четвёртым инфарктом, острым нарушением мозгового кровообращения на почве сахарного диабета после аденомэктомии. Да, бережёт. И во время войны, где был четыре раза ранен (последний – в 45-м: газовая гангрена, сепсис и гильотинная ампутация ноги), и в мирное время.
Немецкие медики, сделав ему коронарографию, пришли в ужас. Естественного кровотока не было, кровь поступала по сформировавшимся обходным путям – шунтам. Операцию сделали срочно, вместо планируемой. Сберёг его Бог и после этой – пятой – операции, когда разошлись швы на рассечённой грудине и была повторная реанимация…
Не сберёг после шестой.
Мужественный, яркий, огромный человек. Из того, другого поколения.
Почему уехал? Уехал из страны, воздухом которой дышал 80 лет, для которой жил, творил, людей которой лечил, женщин которой любил? Уехал в страну, против которой воевал, которую ненавидел в годы войны, которую победил, которая отняла ногу и лишь по случайности не отняла жизнь…
Уехал оперировать сердце, побитое любовью к стране. Уехал в другую страну. Потому что там, если на ПМЖ, то бесплатно, как пострадавшему от фашизма. Не скопил он на операцию – профессор, доктор наук, главный врач, депутат, лучший в городе врач с богатейшей практикой, еврей. Библиотеку раздал, взял только Чехова – учить правнуков русскому.
Уезжал тяжело. Мучился. Сомневался. Тихо уехать не смог. Собрал тех, с кем шёл по жизни, на чьё плечо мог положиться и кто любил его – от санитарки до высокого администратора. «Честь имею пригласить»… Говорили. Хорошо говорили, от души (боялись мы за этот вечер). Кусал губу, тёр щеку. Но слезы не проронил.
Телефон был занят, в дверь – постоянные звонки. Спешили проститься, очиститься. Целовали руки, становились на колени, дарили цветы и любовь. И «спасибо», и свет в глазах. И в ответ: «Спасибо за Ваше „спасибо“», и ответный отсвет, и энергетическая, космическая связь… «Глаза много видевшего и всех потому жалеющего человека».
Уехал Красовицкий. Уехал из страны, в которую верил и… устал верить? За которую в который раз стыдно, больно и обидно, что разбазаривает таких людей. «Я мзду не беру – мне за державу обидно». Слово-то какое – «мзда»! Когда это станет правилом, нормой жизни? Нет пассионарности в этом месте земного шара. Пока нет.
Но мы верим. И дело Ваше, Зиновий Иосифович, живет. Осталась больница, и Ваше имя, и барельеф. И страждущие, которых мы лечим так, как учили нас Вы. И студенты, и врачи, которых мы учим так, как учили нас Вы. И наши ученики будут лечить и учить так же.
Говорят, надо жить так, чтобы после твоего ухода не наступил мрак для тех, кто жил рядом. Не наступил. Есть чем заняться. Есть что продолжить. Есть во что верить.
Спасибо, Зиновий Иосифович, за планку, которую уже никто не опустит. Спасибо за Жизнь...
***
Пусть остаётся слово «уехал». Или ушёл – значит, вернётся. Вернётся в детях, пра- и праправнуках, учениках, книгах. Вернётся нашими жизнями.
На могильной плите он завещал написать: «Я любил вас, сумчане». Мы взяли на себя смелость написать: «Я люблю вас, сумчане». Он – с нами... Всегда.
***
Текст книги мемуаров Зиновия Красовицкого «По тернистым дорогам жизни», щедро предоставленный Ольгой Красовицкой, можно скачать и прочесть: https://drive.google.com/file/d/1h3Ozfuoezjxy1k3J5mgPfZvx4CAoDwCf/view
